Арчибальд Кронин

Присосалась к книге, как пьяница к бутылке! Кажется, если бы дом загорелся у тебя над головой, ты бы все также сидела и читала!

Он побеждал, преуспевал. В своем жадном стремлении к успеху он не замечал, что эта блестящая карьера противоречит всему тому, во что он до сих пор верил

Милый, а разве нам действительно так уж необходимо богатство? Я знаю, что мне оно не нужно. К чему эти вечные разговоры о деньгах? Когда у нас их было в обрез, мы... ох, как безумно счастливы мы были! Тогда мы не говорили о них. А теперь мы ни о чем другом не говорим

Ему было только четырнадцать лет. За весь вчерашний день он съел только одну репу, которую взял на ферме Лиддля. Мир вокруг него был богат и прекрасен, а он, как дикое животное, забрался на поле и украл репу, чтобы утолить голод.

Ему было только четырнадцать лет. За весь вчерашний день он съел только одну репу, которую взял на ферме Лиддля. Мир вокруг него был богат и прекрасен, а он, как дикое животное, забрался на поле и украл репу, чтобы утолить голод

Артур перешел лужайку, направляясь к дереву. На нем были короткие штаны и тяжелые сапоги шахтера, он сутулил плечи, словно после тяжелой работы. И неудивительно: вот уже больше года он на всех парах двигал дело вперед, сознавая, в каком нервном напряжении находится,­ но решив не останавливаться, пока не сделает всего, что задумал. И вот наконец реорганизация в «Нептуне» была уже почти закончена: новые ванны в шахте оборудованы, а комбинированные раздевальни-сушилки, спроектированные по новейшему образцу, должны были быть готовы к концу июня; вся площадка перед устьем шахты была уже перестроена, старые вентиляторы выброшены и заме­нены новейшими воздушными насосами, лебедочные канаты, люки и затворы отремонтированы, копры поставлены на бетонный фундамент и снабжались энергией от новой силовой станции.

«Нептун» трудно было узнать — он утратил прежний запущенный вид, стал щеголеватым, безопасным, и работа шла успешно.

Сколько труда вложено! Сколько денег! Но величие того, что он создал, более чем вознаграждало Артура, оно поддерживало его в часы забот и уныния. Временами он встречал препятствия. Рабочие сомневались в чистоте его намерений: его поведение во время войны вызывало недоверие к нему. Кроме того, по своему темпераменту Артур­ склонен был к частым приступам беспричинной меланхолии и тогда чувствовал себя одиноким и беспомощным.

Локаут начался. Потянулись долгие, унылые недели. После того как Артур обеспечил безопасность «Нептуна», оставалось только стоять в стороне и наблюдать борьбу рабочих с призраком нужды. День за днем Артур с тяжелым сердцем отмечал результаты этой неравной борьбы — втянутые щеки у мужчин, женщин, даже у детей, уныние на всех лицах, улицы без смеха, без детских игр. Сердце его сжималось и холодело. Возможна ли такая жестокость человека к человеку! Сначала — война во имя всеобщего разоружения, ради великого и постоянного мира, ради наступления новой славной эры. А теперь — это! Получай свои жалкие гроши, раб, и трудись в преисподней, в поту, в грязи, в опасности. Бери их — или умирай с голоду! На Инкерманской террасе умерла в родах женщина, и доктор Скотт, прижатый к стене следователем, поставил диагноз, который в официальном протоколе был приведен в смягченном виде: «Смерть от недостаточ­ного питания». Маргарин и хлеб; хлеб и маргарин; а ино­гда ни того ни другого. Вот и расти крепкого сына во славу империи!

Такие мысли пылали в мозгу Артура. Он не мог, не хотел мириться с этим. К концу первого месяца он организо­вал в поселке питательные пункты для раздачи супа, частную благотворительную помощь для облегчения страшной­ нужды на Террасах. Его старания встречались не с благодарностью, а с ненавистью. И он не осуждал за это рабочих. Их озлобление было ему понятно. С острой болью Артур сознавал, что не умеет расположить к себе людей. В «Нептуне» рабочие с самого начала не доверяли ему, а теперь у входа в открытый им питательный пункт были нацарапаны слова: «К черту святош!»

Марта стояла неподвижно. Она ощущала какую-то блаженную слабость, волнение мешало ей говорить. Ее родной Сэмми вернулся к ней, чтобы продолжать славную традицию! Она еще увидит снова Сэмми Фенвика первым забойщиком «Нептуна»!

Марта постоянно что-нибудь делала для него: в ее трезвой душе жило нечто вроде азарта гордой своим домом хозяйки. В кухне была такая чистота, что, по выражению домохозяек, «можно бы пить чай прямо с пола». Деревянные части мебели так и блестели, посуда на поставце сверкала, семейная реликвия — красивые мрамор­ные часы, полученные отцом Марты как приз за отличную игру в шары и перекочевавшие сюда вместе с Мартой­ из дома на Инкерманской террасе, который она оставила навсегда, важно тикали на высоком камине. В доме царила мирная воскресная тишина.

Дэвиду казалось, что все это сон. Нет, это не явь! Не может быть явью такая чудовищная несправедливость! Социальный строй, допускающий такое неравенство, несомненно прогнил насквозь! До самого конца завтрака Дэвид был очень молчалив, и аппетит у него пропал. Он вспоминал детство, забастовку, когда, прокравшись на чужое поле, он грыз сырую репу, чтобы утишить муки голо­да. Все в нем возмутилось против этой преступной рос­коши, и он вздохнул с облегчением, когда наконец вышел оттуда. У него было такое чувство, словно он вышел из оранжереи, где губительные, сладострастные ароматы пьянили, разжигая чувственность и убивая душу. Вот то­гда-то, уйдя из этого ресторана, он оценил простор и неоскверненную чистоту парка Бэттерси.