Глаза его обежали низкую, грязную кухню, где он когда-то слизывал паштет с ножа, и остановились на убогом черном гробе, в котором лежал раздутый водянкой труп его отца.
— Боже мой! — завопил он. — Почему же мне никто не сообщил? Почему вы мне не написали? Все вы знаете, где я и кто я такой. Христианская у нас страна или нет? Стыдно вам должно быть перед самими собой, что вы дали бедному старику умереть таким образом. Видно, вам слишком трудно было даже телефонировать мне на завод!..
Таким же убитым Джо выглядел и на похоронах. У могилы он дал волю своему горю и громко рыдал в большой шелковый носовой платок. Все нашли, что это делает ему честь. Прямо с кладбища Джо поехал к Пикингсу на Лам-стрит и заказал великолепный памятник.
— Счет пошлите мне, Том, — объявил он важно. — Цена роли не играет!
И Том послал счет; потом ему пришлось посылать его очень много раз.
После похорон Джо сделал беглое сентиментальное турне по городу, выказав все те чувства, какие приличны преуспевающему человеку при посещении родных и любимых мест. Он убедил Гарри Огля, что ему необходимо получить фотографию дома на Альминской террасе. Он хотел иметь увеличенную фотографию убогого дома, где он родился. Пусть же Гарри поручит это фотографу Блэру и пошлет фотографию и счет ему, Джо.
К концу дня, часов в шесть, Джо заехал навестить старого друга Дэвида. Весть о прибытии Джо в Слискейл опередила его, и Дженни, сообщив эту весть Дэвиду, с волнением, не жалея денег, делала приготовления к приему Джо.