Ваня Чекалов

Из людей на улицах были только собачники — и порой казалось, что это не люди выгуливают своих питомцев, а ровно наоборот.

Например, девочке Ане он подарил элегию «Зеленые», вдохновленную цветом ее глаз. Начиналась она так:
Я люблю твой звонкий смех
И слезы соленые.
Аня излучает свет!
И глаза зеленые.
Другой девочке, Маше (с ней Витя трудно расставался), он посвятил поэму, написанную четырехстопным хореем, «Карие». Ею он очень-очень гордился. Даже больше, чем предыдущей.
Я люблю твой звонкий смех —
У меня мания.
Маша излучает свет!
И глаза карие.
Витя был на год старше Даши и страшно ее интриговал. Целых шестнадцать лет! Руки у него были тонкие, плечи широкие, а нос — с горбинкой. Мечта!

Бога Анна не чувствовала. Анна чувствовала холод.

Пахло сразу всем: полевыми мелкими цветами, скошенной травой, ее ребенком — сыном, выхлопами газа, докторской колбасой, копченой колбасой и финским сервелатом, пахло деревьями, животными и ночью, пахло всем тем, чем пахнет в феврале и дальше — в марте, апреле, летом, ранней осенью и в Рождество. Пахло даже ламантинами в центральном зоопарке — не пахло только Богом. Бога Анна не чувствовала. Анна чувствовала холод.

Только засунув в духовку голову и включив газ, Анна Андреевна Шестова поняла, что совершила фатальную ошибку.

В конце концов, эти времена когда-нибудь закончатся…

МИША. А столько всего сломано…

ВИТЯ. Да, столько всего сломано, что кому-то нужно будет поднимать все заново. Кому-то, кто умеет подняться над ситуацией, кому-то с мозгами, кто умеет оставить предрассудки и обиды позади…

МИША. И кому, как не нам.

ВИТЯ. Кому, как не нам.

Витя с Мишей пьют кофе с чувством гордости за самих себя. Молчание.

Теперь на светофоре оказались дедушка с клюкой, какая-то школьная группа и детская коляска с парой родителей на привязи.

— Четвертый «А»! Тихо!

Ваня самодовольно улыбнулся. Он-то уже не школьник, он вообще никогда ребенком не был — родился поэтом, и первое его слово было не «мама», а «Борис Леонидович Пастернак».

Время пронеслось мимо Даши, словно сорока — обворовав и каркая. Вот, например, сегодня: как день прошел, куда сбежали утренние часы, дневные, вечерние?

«А вы тут зачем? Чего вам надо? Чайник нужен, чтобы наливать мне чай, сахар — чтобы класть в чай сахар. А зачем мне чай? И я — зачем? — Толя схватился руками за голову и закрыл глаза. — Какая глупость. Я — чтобы чинить. Муха — чтобы ползти по потолку. Все ведь очень просто. Все для чего-то нужно. Значит, и я — то есть и я зачем-то нужен».

Когда Витя и Аня вместе, под руку, выпали с седьмого этажа многоквартирного дома на Лесной, каждый подумал что-нибудь свое. Например, тетя Элла, мать троих детей, сестра четырех братьев, в соседских сплетнях — Эллочка, а для близких — Элка, женщина прекрасного склада характера и чудесной чистоты ногтей, подумала так:

Господи спаси и сохрани!

А Анатолий — автослесарь Толя — не имел привычки верить в Бога, и потому размышлял здраво:

Нет. Такого быть не может. Либо в окно — тогда должен был остаться след от крови. Либо уже на небеса. Но небеса — поповская брехня. На самом деле небеса — лишь газы. Следственно, Витя и Аня — газы. Были — дети, стали — газы.

Думали все разное.