Елена Рачинская

У М. есть свои недостатки — в том числе наивный эгоизм, который временами изрядно раздражает; если он чего-то не хочет, то становится страшно упрямым, а из-за его приступов сердцебиения и головокружения с ним совершенно невозможно спорить. К тому же ему свойственна того рода непрактичная практичность, при которой человек считает необходимым держать в голове все до последней мелочи… Поэтому от его спутника требуется немалая выдержка; впрочем, в глубине души он хороший и добрый человек, с врожденным благородством и отлично развитым чувством юмора, так что если играть только на этих струнах его характера, можно избежать большинства трудностей.

настоящее искусство создается лишь ценой утраты мира и гармонии.

Картина показывает художника не как ремесленника, занятого красками, линиями и грунтовкой, а как мистика, представителя богемы. Пронзительный взгляд, впивающийся в лицо зрителю, свидетельствует о том, что перед нами человек, наделенный особым видением и знанием. С такими способностями ему нет места в привычном буржуазном мире, несмотря на элегантность костюма. Впрочем, элегантность эта имеет вполне богемное свойство, что лишний раз подчеркивает пелена табачного дыма, окутывающая фигуру персонажа. Нежный рот свидетельствует об уязвимости художника, которая стала ценой видения и знания. Художник стоит «в свете рампы», будучи одновременно и субъектом, и объектом — так выражается идея бесконечного процесса самопознания личности, присущая всем «картинам о жизни».

Рядом с Пикассо, «который превращал женщину со скрипкой в куски беспорядочно расколотого и раскрашенного камня», Мунк выглядел чуть ли не как представитель классического искусства: «В том, что он делает, просматривается некая цельность, единство стиля. Только теперь всем становится очевидным его талант рисовальщика; взгляд Мунка не прикован к деталям, он охватывает всю картину в целом».

Домой Мунк вернулся уже как признанный художник европейского масштаба, вошедший в историю искусств и ставший в один ряд с Ван Гогом, Сезанном и Гогеном — тремя художниками, чьим творчеством он сам больше всего восхищался.

«Нет, не слишком, — возразил Мунк. — Видишь ли, когда друзья пьют в моем обществе шампанское, я тоже наслаждаюсь. Я пью удовольствие, написанное у них на лицах».

Теперь ему кажется, что «Весна» — сентиментальная картина, и он рад, что не стал задерживаться на этой художественной манере: «Сентиментальность — враг искусства, вряд ли в наше время кто-нибудь станет рисовать подобные фигуры у окна, стариков и старух».

Импрессионизм ворвался в искусство как свежий ветер, благодаря этой замечательной революции стало опять возможно писать безнадежно испорченные сюжеты, даже Хардангер-фьорд можно увидеть по-новому.

Произведение искусства было идеей, требующей физического воплощения, но существование самой идеи не зависело от формы, которую примет это физическое воплощение: «Картина продолжает жить не в этом мире, а в вечном царстве духа…»

Самым интересным в мунковском отношении к алкоголю было даже не то, что ему удалось полностью бросить пить после лечения в клинике доктора Якобсона, а то, что в 20-е годы он снова обрел способность получать удовольствие от спиртного в небольших дозах, как в одиночку, так и в компании, и при этом полностью контролировал себя.