Андрей Немзер

  • b3978170439has quoted2 years ago
    Как один день Шухова намеком открывает нам «дни» других зэков (и всей страны), так его победа («тихая», введенная в повествование под сурдинку, но в финальной — то есть сильно маркированной — позиции) знаменует возможность сбережения души в черном пространстве постоянного насилия, тотальной лжи, сис­тематичного растления, насаждения волчьих законов.
  • b3978170439has quoted2 years ago
    Это волчье племя (прямо речь идет о профессиональных палачах, но далеко не только о них. — А. Н.) — откуда оно в нашем народе взялось? Не нашего оно корня? не нашей крови?

    Чтобы белыми мантиями праведников не шибко переполас­кивать, спросим себя каждый: а повернись моя жизнь иначе — палачом таким не стал бы и я?

    Это — страшный вопрос, если ответить на него честно.

    (IV, 152—153)
  • b3978170439has quoted2 years ago
    Зотов воистину не видит той реальности, что наседает на него со всех сторон. Он не заметил в 37-м Большого террора. Он изумлен трагедией лета 41-го (как тут не вспомнить простое суждение Ивана Денисовича: «к войне не приготовились…» (112)). Он не верит рассказам о том, что творилось в брошенной властью Москве в середине октября (163). Он не задается вопросами, почему голодают одиннадцать дней Дыгин и его подчиненные, почему окруженцы бросились набивать котелки и гимнастерки не им предназначенной мукой (и не думает, что мешки на открытых платформах под проливным дож­дем размокнут и мука не достанется никому), почему вообще столько народу оказалось в окружении. Он не понимает, «почему Сталин не издаст указа — таких Само­руковых расстреливать тут же, в двух шагах от ларька, при стечении народа» (187).
  • b3978170439has quoted2 years ago
    Не хочет понять, что жирующее на беде ворье — Саморуков, Чичишев, беложавая и гладкая заведующая столовой, от которой Вася дал деру, ее «мордатый кобель» (178) — плоть от плоти лучшего в истории государства, которое прямо заинтересовано в том, чтобы подвластные ему обычные люди жили по лагерным законам — как можно хуже, подвергаясь унижениям, враждуя друг с другом.
  • b3978170439has quoted2 years ago
    Внешне совсем иной, чем настигший Васю Зотова на станции Кочетовка, но глубинно с ним схожий. Вновь скажем: Солженицын написал рассказ не только о тяжелых грехах обычных советских людей, но и о пути к их искуплению.
  • b3978170439has quoted2 years ago
    В крестьянском мире господствуют те же волнения и страсти, радости и печали, надежды и разочарования, что мы привыкли открывать в высоком искусстве. И здесь в судьбы людские властно вторгается большая история. И здесь случаются трагические ошибки, разрешающиеся долгие годы спустя катастрофами. И здесь рядом с грехом обретается праведность, рядом со смирением — гордыня, рядом с сознанием вины и жаждой ее искупления — чернота мстительности и самоутверждения.
  • b3978170439has quoted2 years ago
    Вглядываясь в фигуры Рубина и Сологдина, читатель осознает всю губительную мощь идеологизированного тоталитарного государства, которое может либо растворить в себе человека (случай Рубина), либо вытолк­нуть его в одиночество цинизма, прикрытого другой выдуманной идеологией (случай Сологди
  • b3978170439has quoted2 years ago
    Что заставило преуспевающего дипломата шагнуть из своего первого — здесь в советско-номенклатурном смысле — круга, пойти «торпедой» на чудовищный советский «линкор» (15)? Простое открытие: не только жизнь, «но и совесть даётся нам один только раз» (434).
  • b3978170439has quoted2 years ago
    О русской праведнице может поведать только русский писатель. Но и русским писателем можно стать, лишь разглядев в замордованной советской реальности Матрёну. Потому-то и предшествует истории Матрёны появление «я» — того рассказчика, что — вопреки нашим знаниям о свойствах литературы — должен отождествляться с автором. Вернувшимся из лагерного небытия, чтобы утвердить бытие России.
  • b3978170439has quoted2 years ago
    Нержин избирает писательскую стезю. А для того, чтобы стать настоящим писателем, чье «слово… — разрушит бетон» (653), ему в равной мере необходимо, нарушая законы здравомыслия, оставить уютную шарашку и разгадать тайну «предателя», открыть в нем человека, ведомого высоким чувством. Предлагая Рубину признать в корыстном стиляге Алёшу Карамазова, Нержин словно бы примеривается к собственному рассказу об этом человеке, угадывает (пока — неуверенно) в странном дипломате своего героя, по внешним параметрам (социальный статус и предыстория) значимо отличного от потенциального автора, но сущностно с ним схожего. Отвергая рубинскую трактовку звонка в американское посольство, Нержин убеждает себя: жизнь и поэзия могут быть едины, а сам он избрал верный (хоть и рискованный, опасный, возможно — самоубийственный) путь.
fb2epub
Drag & drop your files (not more than 5 at once)