Игорь Курукин

В годы малолетства Ивана IV, особенно после кончины в 1538 г. матери царя Елены Глинской, реальная власть неоднократно переходила от одного боярского клана к другому: в 1539-м Вельские свергли Шуйских, в 1542-м Шуйские — Вельских, в 1544-м близ царя утвердились Глинские. Временщики стремились не упустить момент и извлечь для себя как можно больше выгод, «растаскивали» казну, обзаводились вотчинами… Вовлекая великого князя в свои склоки, фавориты Ивана баловали, потакали всем его капризам, и он стал предаваться диким и неистовым «потехам». В 12 лет он развлекался, сбрасывая с колоколен кошек и собак, с четырнадцати — начал «человеков ураняти».

История Руси весьма вольно трактуется царем, дабы доказать, что «наши великие государи, от Августа кесаря обладающего всею вселенною, и брата его Пруса и даже до великого государя Рюрика и от Рюрика до нынешнего государя… все государи самодержцы, и никто же им не может указу учинить и вольны добрых жаловать, а лихих казнить». Тогдашние «интеллигенты» — московские книжники, сочинившие в 20-е гг. XVI столетия «Сказание о князьях владимирских», откуда позаимствовал Грозный эту мифическую родословную, пеклись прежде всего о вящей славе и величии родной державы. Оказалось — от державности всего шаг до самодержавия.

Наконец, последний и самый кровопролитный удар опричного террора был нанесен по городам Северо-Западной Руси. Формально карательный поход был предпринят на Новгород. Новгородцам было выдвинуто обвинение в «изменном деле», будто бы они хотели «Новгород и Псков отдать литовскому королю, а царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси хотели злым умышленьем извести, а на государство посадить князя Владимира Андреевича». Но в декабре 1569 г. по дороге на Новгород опричное войско устроило резню в Клину, Торжке, Твери и Вышнем Волочке, против которых никаких обвинений не выдвигалось вовсе.

первых числах сентября 1567 г. Грозный вызвал английского посланника Дженкинсона в опричный дворец, где приказал ему устно передать королеве «великие тайные дела». Поручения были столь необычны, что посланнику запретили делать какие-либо записи, но по приезде в Лондон он составил письменный отчет, из которого следовало, что царь просил королеву предоставить ему убежище в Англии «для сбережения себя и своей семьи».
Жестокими мерами царь подавил всякую оппозицию, но внутри-и внешнеполитическое положение страны стремительно ухудшалось. Эпидемия чумы и неурожаи на рубеже 60–70-х гг. XVI в. привели к разорению многих крестьянских хозяйств и дворянских владений, чему способствовали и произвол при взимании налогов, и прямые грабежи опричников. Писцовые книги начала 80-х гг. говорят о том, что во многих уездах значительно сократилась пашня, а население вымерло или разбежалось.
Итоги опричной политики не исчерпываются списком жертв. Попытка царя насильственным образом изменить сложившуюся систему не укрепила, а, скорее, ослабила государство: репрессии и опричные преобразования подорвали единство армии и государственного аппарата, но зато резко усилили личную власть государя. Была проиграна Ливонская война. Экономический кризис, сокращение налоговых поступлений и небоеспособность армии привели к тому, что при проведении по отдельным уездам новой переписи земель в начале 80-х гг. крестьянам было запрещено уходить из вотчин и поместий. Так с введением «заповедных лет» (отменой Юрьева дня) началось становление системы крепостного права, т. е. ликвидировались личные права крестьян в России.

В конце века С. Ф. Платонов попытался найти в опричной политике социальный смысл: он выдвинул гипотезу, будто бы опричнина была орудием борьбы центральной власти с «потомками владетельных князей» и «подвергла систематической ломке вотчинное землевладение служилых княжат вообще, на всем его пространстве», а целью Грозного было «ослабление родовой аристократии».
Гипотеза Платонова была без доказательств принята советской исторической литературой в качестве полновесной теории. Бодрое и единодушное это усвоение произошло по вненаучным причинам. Понимание опричнины как механизма смены старого боярства новым дворянством в качестве опоры власти позволяло представить террористический режим опричнины достигающим исторически «прогрессивных» целей, ибо в такой смене и заключался, с точки зрения марксистов, прогресс. С. В. Бахрушин, например, писал в 1947 г., что «опричнина, несмотря на ряд темных сторон, достигла больших и положительных результатов в деле государственной централизации. Опричнина была, несомненно, прогрессивным явлением, поскольку она помогла ликвидировать остатки феодальной раздробленности и расчистила путь к созданию в будущем абсолютистского государства, которое в данных исторических условиях было необходимо для развития экономической и политической мощи русского народа». А куда же было деваться Сергею Бахрушину (бывшему члену кадетской партии, о чем ему напоминали на экзаменах советские студенты), если сам «корифей всех наук» Иосиф Сталин даже однажды побранил Сергея Эйзенштейна за то, что в его «Иване Грозном» «прогрессивное войско опричников изображено как банда разбойников и мародеров», добавив, что единственная ошибка Ивана Грозного состояла в том, что он «не сумел ликвидировать пять оставшихся крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбу с феодалами».
Как только сталинский режим рухнул, зашаталась и «прогрессивная» схема — были опубликованы работы С. Б. Веселовского, показавшего, что в годы опричных гонений боярство пострадало не больше других сословий. Позднее В. Б. Кобрин окончательно развеял легенду о мнимой «демократичности» опричнины, показав, что опричное воинство формировалось из тех же социальных слоев, из которых и ранее составлялся государев двор.

Греки передавали свою веру и цивилизацию Руси не в греческом оригинале, а в славянском переводе Кирилла и Мефодия. Но это благо со временем обернулось отрывом от греко-римской традиции (в допетровской Руси мало знали латынь и греческий), очень выборочным и приблизительным знакомством с античной и средневековой богословской и философской мыслью. Раскол христианского мира и нараставшее отчуждение его частей привело к тому, что Русь упустила опыт западноевропейской схоластики, опыт открытой богословской дискуссии. Признаком подлинного благочестия на Руси стал считаться нерассуждающий разум («не должно смети иметь мнение, мнение — второе падение»; «не чти много книг, да не во ересь впадеши»).

С началом «собирания земель русских» Москвой церковь соединяет свою власть и авторитет с линией московских князей, что закрепил переезд митрополита Петра в 1326 г. из Владимира в Москву (позднее была перенесена и митрополичья кафедра). «Но, соединив свою судьбу с одной линией, всячески поддерживая ее, — отмечал протоиерей Александр Шмеман, один из самых авторитетных современных православных богословов, — Церковь незаметно сама оказалась во власти этой линии, поставила себя ей на службу, перестала быть „совестью“ государства, чтобы превратиться постепенно в опору и почти инструмент Московского „империализма“». Московские князья нередко бесцеремонно вмешиваются в церковные дела, нарушая все предписания и каноны. Так, Дмитрий Донской пытается сделать митрополитом угодного себе архимандрита Митяя и заключает в тюрьму епископа Дионисия, отказавшегося благословляться у еще не поставленного в епископы священника. Когда в Москву приезжает поставленный в Константинополе митрополит Киприан, Дмитрий прогоняет его, а за ним прогоняет и Пимена, подкупом добившегося посвящения в том же Константинополе. Только когда все эти неприглядные истории начисто изгладились из церковной памяти, Дмитрий Донской был канонизирован на Поместном соборе 1988 г.

В основе структурного кризиса Московского государства XVII в. лежало нараставшее отставание России от стран Европы; но попытки выхода из кризиса порождали в правящих кругах как «реформаторские» настроения, так и оппозицию им. Приведший Петра к власти переворот 1689 г., вопреки обычным представлениям, был не победой молодого реформатора над косным боярством, а консервативной реакцией на умеренно «западническую» политику царя Федора Алексеевича (1676–1682) и царевны Софьи. Великий русский историк В. О. Ключевский был уверен: «Процарствуй Федор еще 10–15 лет и оставь по себе сына, западная культура потекла бы к нам из Рима, а не из Амстердама».

Одним из первых отечественных мыслителей Пестель отразил в теории новые общественные противоречия, складывающиеся в развитых странах Европы. «Отличительная черта нынешнего столетия ознаменовывается явною борьбою между народами и феодальною аристокрацией, во время коей начинает возникать аристокрация богатств, гораздо вреднейшая аристокрации феодальной». Возникновение в России «аристокрации богатств» неизбежно, поскольку в гражданском обществе будут обеспечены собственность, свобода предпринимательства, частная инициатива и конкуренция. Именно поэтому, считал Пестель, следует принять особые меры против всевластия богатых и обнищания масс.
Пестель выступал против имущественного ценза: «Богатые всегда будут существовать, и это очень хорошо, но не надобно присоединять к богатству еще другие политические права и преимущества». По «Русской правде» все русские, достигшие 20 лет, имеют всю полноту гражданских и политических прав, в том числе и избирательных. Голосовать могли граждане любого достатка, грамотные и неграмотные (кроме женщин).

«Третий Рим» не продолжает, а заменяет собой второй (Константинополь), возникает опасная подмена «вселенского церковного предания местным и национальным», по словам Флоровского. Доктрина о Москве как о «третьем Риме» становится идеологическим базисом для образования деспотического московского царства. Оно оформляется под символом мессианской идеи, при фактической, как писал Н. А. Бердяев, национализации церкви — «религиозная идея царства вылилась в форму образования могущественного государства, в котором церковь стала играть служебную роль». Церковь таким образом попадает в ловушку, освящая своим авторитетом практически любое деяние московских государей. Разумеется, были и исключения — митрополит Филипп мужественно обличал опричные порядки и принял за это мученическую кончину, были и другие примеры отстаивания правды перед лицом неправой власти. Но, например, утверждение крепостных порядков и несвободы общественной жизни прошло практически без реакции со стороны церкви. Увы, прав был строгий критик русской действительности Петр Чаадаев, писавший почти триста лет спустя: «Почему русский народ подвергся рабству лишь после того, как он стал христианским..? Пусть православная церковь объяснит это явление… пусть скажет, почему она не возвысила материнского голоса против этого отвратительного насилия одной части народа над другой». Справедливости ради надо заметить, что отдельные голоса все-таки были — например, нестяжатели Максим Грек и Вассиан Патрикеев. Последний, будучи учеником знаменитого отшельника и мистика Нила Сорского, резко протестовал как против закабаления крестьян монастырями, так и против смертных казней еретиков. Но, опять же, это были исключения, и судьба их была печальной.