Гастон Леру

какая старая бретонка не видела хотя бы раз в жизни, как танцуют эльфы и феи в вересковых зарослях при свете луны?

Кстати о мозгах: считается доказанным, что у нее их вовсе не было. Но ей это не ставили в упрек.

Папаша Дое был, возможно сам того не подозревая, великим музыкантом. Он играл на скрипке и считался лучшим деревенским скрипачом Скандинавии.

он уже готовит шнурок Пенджаба.
Никто лучше его не может набросить шнурок Пенджаба, он – король иллюзионистов и принц душителей.

Эрик затягивал тонкое лассо на шее своего противника и тащил его пред очи маленькой султанши и ее служанок, глядевших из окна и аплодировавших ему. Маленькая султанша и сама научилась набрасывать шнурок Пенджаба и убила таким образом нескольких служанок и даже кое-кого из подруг, явившихся с визитом. Однако я предпочитаю оставить ужасную тему розовых часов Мазандерана.

Он столкнулся – нельзя сказать «нос к носу», ибо у Призрака такового не было

«Ложа No 5 первого яруса предоставляется в распоряжение призрака Оперы на все представления»

Он не отдавал себе отчета в том, насколько нескромность его поведения превосходит все мыслимые правила приличия.

о, что я услышала, не идет ни в какое сравнение с тем, что слышала до сих пор. Его «Торжествующий Дон Жуан» – не было никакого сомнения в том, что он бросился к своему шедевру, чтобы забыть недавнюю отвратительную сцену, – так вот, его «Дон Жуан» сначала показался мне только долгим, страшным и величественным рыданием, в которое бедный Эрик вложил всю свою боль. Я вспомнила листки с красными нотными значками и представила, что эта музыка написана его кровью. Она вела меня по всем кругам адской пытки, заставляла спускаться до самых глубин пропасти, в которой живет этот урод, она рассказывала, как Эрик бьется своей отвратительной головой о мрачные стены этого ада, как прячется там, чтобы не пугать людей. Уничтоженная, трепещущая, преисполненная жалостью, я присутствовала при рождении мощных аккордов, придавших скорби божественное величие

Все заметили, что у господ отставных директоров был очень веселый вид, что в провинции показалось бы неестественным, а в Париже сочли признаком хорошего вкуса.