Ник Харкуэй

Запись должна представлять мутное, но правдивое отражение ее настоящей личности: не граненый хрусталь, а скорее полупрозрачный студень, выхваченный из миски.

Не всегда легко быть греком. Даже в грязи под ногами прячутся боги.

Матерь Божья! Мать-перематерь Божья! Да у меня же постакулье стрессовое расстройство! Мать!

Так я мошенница или ученая женщина? И та, и другая, само собой, как все мы. Я не верю в половину того, что знаю. А половину того, во что верю, не могу доказать.

Это и есть свобода воли? Право оказаться вынужденной совершать моральный выбор ради Бога, который мог бы сделать весь мир раем, если бы высказал свое желание?

Представь себе, какое чувство безопасности можно испытать, зная, что никто никогда не совершит насильственное преступление безнаказанно, об этом всегда станет известно. Представь, что для нас будет значить – знать, и знать наверняка, что самолет или автобус, куда мы сели, в отличном техническом состоянии; у учителя, который воспитывает наших детей, нет никаких грязных секретов. Всего-то и нужно – отказаться от приватности, забыть о тайне частной жизни, да и кому она сдалась на самом деле? Какие секреты нужно скрывать от математической конструкции, лишенной человеческого сердца? От картотеки и каталога? Что в них за важность? И никаких превышений полномочий, потому что вся система будет выстроена так, чтобы их не допустить.

После такого поощрения я принялся вставлять и другие загадочные образы: по-рыбьи белый убийца в костюме Уорхола; банкир в облачении древнего жреца; сама Энни, только много старше, ее схватили и допрашивают в том ужасном обществе, которое она хочет показать в своей игре; и ее бабушка, стройная, красивая, больная – в образе древнеримской ученой женщины, но ее я изменил так, чтобы Майкл не узнал.

Лишь те вопросы, которые тревожат мысль, стоит обдумывать.

«Государственный праздник, – отзывается в голове воображаемый голос Дианы Хантер, – все патриотичные граждане будут веселиться под страхом расстрела».

Я понимаю, что бо`льшую часть жизни думала о смерти как об ужасе для живых и не размышляла о смерти как о месте.