Ник Харкуэй

Запись должна представлять мутное, но правдивое отражение ее настоящей личности: не граненый хрусталь, а скорее полупрозрачный студень, выхваченный из миски.

Ей хочется выпалить: «Ты мне скажи». Но в том-то и суть. Хантер уже никому ничего не скажет, но умудряется оставаться невыносимо разговорчивой.

Называлось это место Бёртон, точнее, мы его так называли, потому что надо же было его как-то называть.

Но я полагаю, что можно воспринять тон – не человека, но личность, – как стихи. Поэзия – дробовик, нацеленный на наши общие переживания, и есть надежда, что дробь поразит такую часть цели, что мы все получим огромный блок информации, закодированный ссылками и метафорами примерно похожим образом. Возникнет единство между поэтом и читателем.

У всех изначально похожие кучи мусора, из которых нужно построить город, но люди подходят к этому делу очень по-разному.

Видимо, нужен француз, чтобы заявить, мол, если нечто является воображаемым и непостижимым, оно должно еще и доставлять удовольствие.

Всюду кукушки подкладывают яйца в гнезда других людей.

Нам не нужен никто другой. Друг другу мы, конечно, тоже не нужны

Мы оба уникальны и потому подобны, и потому наше подобие обнаруживается в обладании качеством, которым ни один из нас более не обладает.

(«Государственный праздник, – отзывается в голове воображаемый голос Дианы Хантер, – все патриотичные граждане будут веселиться под страхом расстрела».