Юрий Нагибин

Уже вперед известно, по какой причине трибуны будут хохотать.
Первым долгом мяч угодит в

фотографа, и именно в то время, когда он с кассетой в зубах будет подползать к воротам, чтобы заснять так называемый критический момент. Сраженный ударом, он упадет на спину и машинально снимет пустое небо. Это бывает на каждом матче, и это действительно очень смешно.

Его ждала печальная метаморфоза: в восьмидесятых годах пшенично-лазоревый цвет сменился на густо-коричневый обычная судьба тех, кто слишком заласкивает национальную идею.

От забитости и неверия в лучшее они тоже самоустранились, выпали из общественной жизни: достают еду, ходят на службу или в парк, торчат у говорливых деревянных ящиков, злобствуют на всех и вся, не проявляя никакой гражданской активности

Но он же вечно безвинен, мой народ, младенчик-убийца. А виноватые — вот они

Ведь расширяться, захватывая то, что тебе не принадлежит, куда веселее, вольготнее и слаще, нежели достигать преуспеяния на ограниченном материале собственных возможностей

Трудно любить тех, кого ты подчинил мечом и пулей, обездолил, ограбил. Не приходится ждать и любви от них, надо все время быть начеку («Не спи, казак…»), во всеоружии, в не отпускающем напряжении. Оттого и приучились русские видеть в каждом иноземце врага, непримиримого, хитрого, подлого. «Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал». А почему этот берег оказался так далек от славянских полей и лугов и так близок к чеченским горам?

Неверующие люди, выламываясь друг перед другом, крестят детей, освящают все, что можно и нельзя: магазины, клубы, конторы

У совкового гиганта — вся таблица Менделеева в недрах, самый мощный на свете пласт чернозема и самые обширные леса, все климатические пояса — от Арктики до субтропиков, а люди нищенствуют, разлагаются, злобствуют друг на друга, скопом — на весь остальной мир

Моя очарованность вскоре минула. Возникший невесть откуда народ снова исчез