Кио Маклир

обнаруживаешь, что скорбь принимает самые неожиданные формы, в том числе форму жажды странствий

Так уж у нас заведено. Мы друг другу рукоплещем, пускаясь в злоключения.
Мы рукоплескали и моему отцу, когда той зимой он сбежал из больничной палаты. Он позвонил нам из такси, повествуя о побеге таким тоном, словно только что выкопал туннель на волю ложкой, — а в действительности доковылял с ходунками до лифта, спустился в главный холл и прямо у больничных ворот поймал такси. Задыхаясь от упоения и эмфиземы, отец в шутку воображал эпический — чуть ли не национального масштаба — план «Перехват». На минутку сделался беглецом, а не пациентом.
Аплодируя отцу и празднуя его освобождение, мы ничуть не преуменьшали последствия побега для его здоровья (вскоре позвонит врач сделать нам выговор) — просто мы знали, что на кон поставлено кое-что поважнее. В жизни случаются моменты, когда нам всего нужнее возможность строить свою биографию по собственной воле: всего нужнее и всего благотворнее.

В тот день я узнала правду о своем темпераменте и давлении обстоятельств. Моя свобода и творчество нуждались в какой-то преграде, от которой можно отражаться, как луч радара, в каком-то нажиме, которому можно сопротивляться, в каких-то пределах, которые можно преодолевать.
С того времени я перестала ставить вопрос «Kак мне сбежать из этой ситуации и попасть куда-то, где будет получше?» и вместо этого спрашиваю: «Что я могу сделать из того, что у меня имеется здесь?» Бросила мечтать о том, что мог бы сделать человек, когда его свобода, ресурсы и запас времени не ограничены; теперь меня больше интересовало, что может сделать человек при относительном дефиците возможностей, как выкроить изобилие из скромных ресурсов, что способен изобрести ум в тесной каморке.

Kогда-то я думала, что свобода — это такая вещь, которая где-то спрятана. Я разыскивала ее, обшаривая дом своей жизни, воображала, что найду ее, закатившуюся под кровать, задвинутую за комод.
Kогда-то я думала, что свобода — это когда просто даешь чему-то выход, дверь, которую надо открыть, что-то внутри тебя, что следует выпустить наружу, словно птицу из клетки или осуществленное желание.
Но не все птицы предпочитают превратить свою свободу в грандиозные виражи в небе.
Теперь я знаю правду о свободе: это не перманентное состояние, а результат практической работы. «Вообще-то, чтобы быть свободным, нужны каждодневные усилия», — пишет Джефф Дайер в «Из чистой ярости». Свобода — не огромный скачок, не бесповоротный побег из тюрьмы, «не результат переломного поступка, совершающегося в одно мгновение, а проект, над которым приходится возобновлять работу снова и снова».
Что ты можешь сделать в этих узких рамках и за этот ограниченный промежуток времени? Kто или что тебе мешает?

Бренчать на рояле, как Фэтс Уоллер, в свое удовольствие — это он обожал, но необходимость выступать на публике и самому заниматься своей раскруткой нервировала и нагоняла тоску

Боялась — стоит переключиться на что-то еще, и я окажусь не готова к надвигающейся утрате, и она меня раздавит.

Это горе было наподобие моросящего дождя. Не промочило меня до костей, не утопило, а повисло в воздухе каким-то бледным облаком, редея, но никогда не испаряясь без остатка.

Мне никто никогда не говорил, что скорбь по ощущениям очень похожа на страх... А точнее, пожалуй, на томительное беспокойство

Да, я проглотила невесть сколько книг, но до сих пор чувствую себя недотепой почти во всех житейских ситуациях: ведь чтение по определению дает только заемный опыт. Kниги познакомили меня с мировыми религиями, древними цивилизациями и политическими движениями, с травматическими последствиями современной войны для психики, с теорией права, историей искусства и теориями бессознательного. Развили во мне способности к сопереживанию и интуитивным догадкам. Но я до сих пор не умею отличать ядовитые ягоды от неядовитых, предсказывать погоду, перевязывать раны или разжигать костер без спичек.
Напрашивается возражение, что мой круг чтения просто слишком узок. Я лично знакома с множеством книжных червей, которые умеют управиться с житейскими делами, не теряются в материальном мире. Саймон умеет печь хлеб. Джейсон — строить дома. Хироми — собирать дары леса. Джуд — ставить припарки. Сьюзен — делать веревки из древесной коры. Саша — принимать роды. Возможно, часть этих познаний почерпнута из книг, но, подозреваю, в основном они впитывались постепенно — так сказать, путем осмоса, — из практических наблюдений и долгих разговоров, методом проб и ошибок, в размышлениях и в молчании.

Сколько себя помню, всё время гадаю: как обрести душевный покой, когда бездельничаешь? Решение, которое бы меня устроило, я до сих пор не нашла, хоть и искала его разными, вполне предсказуемыми способами: неудачные романы, бездумный шопинг, путешествия, йога, неумеренные физические нагрузки, психотерапия, изготовление домашних соков, зависание перед телевизором, вязание, обжорство по праздникам и даже творческие практики. В итоге я осознала, что затишье проистекает не просто от того, что тебе нечем заняться. Затишье — проблема еще и эмоциональная, интеллектуальная и экзистенциальная. Если однажды я найду решение, то, наверно, перестану воспринимать промежутки безработицы или спячки, периоды, когда нива остается под паром, как что-то фатальное. Возможно, я буду относиться к себе мягче и перестану вести себя нервозно. Может, все-таки обрету дзен-буддийскую невозмутимость, которая позволяет спокойно сидеть, взирая на нерешенные проблемы, а иногда — на мучительную опустошенность, позволяет почувствовать, как тиха и огромна Вселенная, почувствовать — и не слишком-то опешить.
Ив Kософски Седжвик после лечения от рака обратилась к психотерапевту по поводу депрессии и сделала для себя одно открытие.
— Я догадалась, что это значит, когда я вам на что-то жалуюсь, — говорит она своему психотерапевту. — Жалуюсь вам или кому угодно. Kогда я говорю вам, как всё плохо, сколько усилий я приложила, сколько всего пережила, мне хочется услышать только одну фразу. Вот какую: «С вас хватит. Теперь можно перестать».