Стотысячекрылый

«Он пришёл к тебе сегодня сам».

Как ты оправдаешь желание поцеловать губы, которые вызвали у тебя такой восторг?

Как будто все так и должно быть. И прикосновения все, и ношения на руках, призванные облегчить младшему жизнь, но от которых Антон научился получать удовольствие — оказывается, это очень приятно, когда сильные руки способны оторвать тебя от земли и прижать к себе — и даже сон в обнимку — кажутся уже не данностью, а жизненной необходимостью.

Он убирает упавшие прядки назад, ладонью опускаясь ему на щёку и склоняя голову набок. Антон же, подобно коту, никогда до этого не знающему ласки, с опаской, но всё же прижимается к ладони и едва-едва трётся о неё щекой, прикрывая глаза.

— Ты такой красивый, — вдруг вырывается у Арса хриплым полушёпотом, и Антон смущённо улыбается, снова краснея до самых кончиков ушей, — а я, кажется, влюбился.

Нет больше сил сдерживать этот порыв. Он ловит судорожный вдох Антона у себя на губах и мягко подаётся вперёд, прикрывая глаза и целуя парня, наконец, в губы. Да, они и раньше целовались, но то в щёку, в макушку, в лоб — такие поцелуи можно скорее даже назвать дружескими, родственными, нежели такими, как этот. Этот — полный чувств, переживаний, он палитрой розового цвета разливается у Арсения в голове, словно кто-то пролил дурманящую краску, и Попов на этой почве поехал крышей. Этот — темно-бордовый, пьянящий, как вино, и он становится бездонно чёрным, когда до мужчины доходит, что Антон ему на поцелуй не отвечает.

— Спокойной ночи, — желает Арс им обоим, и маленькая принцесса, уже сквозь сон, бурчит в ответ «спокойной ночи, папочка».

Папа.

до вечера, люблю тебя!

И я тоже тебя люблю.

Отныне ты и твои чувства — мой огонечек, мое личное солнце среди мрачных туч.

— Пойдём, любовь моя,