Габриэль Зевин

Впрочем, она не особо жаловала людей, особенно встречных-поперечных, и тосковала на вечеринках, стремясь побыстрее с них улизнуть. Она терпеть не могла накачиваться алкоголем, хотя от случая к случаю баловалась травкой. Ей нравились компьютерные игры, иностранные фильмы и вкусная пища. Нравилось рано ложиться и рано вставать. Нравилось работать и получать удовольствие от любимого дела. Она гордилась своими профессиональными навыками и знала, что стоит тех немалых денег, которые ей платят. Она стремилась к идеалу во всем: и когда доводила до совершенства кусочек программного кода, и когда развешивала в строгом порядке одежду в шкафу. Она любила уединение, любила отдаваться течению своих увлекательных и изобретательных мыслей. Она обожала уют и комфорт. Обожала гостиничные номера, пушистые полотенца, мягкие кашемировые свитера, шелковые платья, «оксфорды», плотные поздние завтраки, первосортную канцелярию, дорогостоящие шампуни, букетики гербер, шляпы, почтовые марки, монографии художников, маранту, документальные фильмы, халу, свечи из соевого воска, йогу и матерчатые сумки, которые получала взамен отданных на благотворительность вещей. Настоящий книжный червь, поглощавший все подряд — от художественной до научно-популярной литературы, — она никогда, к своему стыду, не читала газет, открывая их лишь на страницах, посвященных искусству. Дов поднимал ее на смех и называл ее привычки «буржуазными». Он хотел обидеть ее, но она не обижалась: она действительно вела жизнь добропорядочного буржуа. Ее родители, к которым она питала нежнейшую привязанность, были буржуа, и она, разумеется, унаследовала их «буржуазность». Единственное, чего ей не хватало, это собаки, но владельцы дома, где квартировал Дов, не позволяли арендаторам обзаводиться животными.

Вернуться туда, где ты родился, — все равно что расписаться в собственном бессилии и признать: я проиграл.

Смешная фраза, — думала она. — Зализывать раны — это же так отвратительно! Во рту столько бактерий». Однако самоедство, как вскоре уяснила Сэди, оказалось заразительным, и, разок испробовав собственной плоти, она уже не могла от нее оторваться.

С глухим стуком Сэди прыгнула на гумбу. Этими грибообразными существами игра просто-таки кишела. — Мне жалко всех этих гумб.

— Они приспешники злодеев.

— А мне кажется, они ввязались совершенно не в свое дело.

— Таков удел всех приспешников.

— Запомни, Сэди, жизнь постоянно ставит людей перед моральным выбором. Компромиссы неизбежны, но давай не искать себе легких путей.

— Выиграл?

— Так ведь в ней нет проигравших. В том-то и гениальность ее создателя, верно?

— В ней нет выигравших, — поправила его Сэди. — Это игра о том, каково приходится соучастникам.

Если жизнь не обрывается внезапно, она длится долго. Бесконечно долго.

Держи карман шире! Ее родители в состоянии купить ей все, что она попросит. С чего вдруг ей понравятся мои детские каляки-маляки на обратной стороне конверта? — негодующе вскипел Сэм.
— А с того, — назидательно произнес Дон Хён, — что ее родители в состоянии купить ей все, что она попросит.

День добрый, бабушка-хальмони и дедушка-харабоджи

Казалось бы, одиноким девичьим кораблям, дрейфующим в безбрежном мужском океане, сам бог велел держаться вместе, но почему-то выходило иначе. Девушки шарахались друг от друга как от огня, словно боясь подцепить смертельную заразу. Видимо, сторонясь представительниц своего пола, они намекали большинству, то есть мужчинам: «Я не такая, как они, я — другая».