Иэн Макьюэн

Друзья здесь встретились и обнялись
И разошлись — к своим ошибкам.

— Ужасные похороны.
— Даже выпить не дали.

У него не было ни наброска идеи, ни обрывка, даже предчувствия ее, и ее не найти, сидя за роялем, сколько ни морщи лоб. Она может родиться, только когда придет ее срок. Он знал по опыту, что самое лучшее сейчас — расслабиться, отступить, но при этом быть начеку, сохранять состояние готовности. Он предпримет долгую прогулку на природе или даже ряд прогулок. Ему нужны горы, широкое небо. Возможно, Озерный край. Самые лучшие идеи возникали у него нечаянно, километров после тридцати, когда мысли были далеко.

Брайони привлекла одна вроде бы утешительная фраза — она была значительна не сама по себе, а тем, что за ней неловко пытались скрыть: британская армия в Северной Франции «совершает стратегическое отступление на заранее подготовленные позиции». Даже Брайони, совершенно не знакомой ни с военной стратегией, ни с особенностями журналистских штампов, стало ясно, что это эвфемизм бегства.

Отчетливость всего, что видела, слышала, к чему прикасалась Брайони, была вызвана, разумеется, не новизной и буйством раннего лета, а вспыхнувшим осознанием того, что события идут к неизбежному завершению. И она чувствовала, что нынешние дни особым образом запечатлеются в ее памяти. Эта яркость, эта длинная вереница солнечных дней была последним всплеском радости перед наступлением другого исторического периода.

Описание слабостей персонажа неизбежно чревато саморазоблачением: читатель невольно заподозрит, что она описывает себя, — разве могло быть иначе?

Жалость к себе требовала полной отдачи, только в уединении Брайони могла вдохнуть жизнь в душераздирающие детали, а сейчас она уйти не могла.

далеко не все, что делает человек, особенно когда остается один, поддается логическому объяснению

В конце концов, человек оценивает себя по тому, как к нему относятся окружающие, — почему же еще? Постепенно, совершенно ненамеренно, люди внушают нам свое мнение о нас самих.

Маме сорок шесть — глубокая старость.