Евгения Лёзина

Проводимая союзниками политика денацификации воспринималась большинством населения не как восстановление справедливости, а как месть победителей, что способствовало, словами историка Гельмута Кёнига, «трансформации соучастия в нацистских преступлениях в сообщничество во взаимном обелении»269. Несмотря на важность данных механизмов правосудия, меры денацификации мало послужили демократизации немецкой политической культуры. Из результатов соцопросов явствовало, что ни поражение в войне, ни последующие публичные судебные разбирательства не избавили жителей разрушенного рейха от прежних имперских амбиций и авторитарных комплексов270.

Анализируя изъяны западногерманской политической культуры в уже упоминавшемся радиообращении и одноименной статье «Что значит проработка прошлого?» (1959), Адорно подчеркивал, что демократия в ФРГ «не укоренилась настолько, чтобы люди по-настоящему переживали бы ее как свое собственное дело, осознавая себя субъектами политических процессов. Ее воспринимают как одну систему из многих, словно бы на выбор предлагались коммунизм, демократия, фашизм, монархия. Но ее не воспринимают как идентичную самому народу форму управления, как выражение его зрелости»279.

Первые попытки выявления источников проблем немецкой политической культуры были предприняты еще в середине 1930‐х годов, когда социологи Франкфуртской школы сосредоточились на изучении «потенциально фашистского индивида» — структуры личности, формирующейся в условиях авторитарных и тоталитарных режимов. В 1950 году вышла в свет коллективная монография «Авторитарная личность», в которой Теодор Адорно и его соавторы указывали на особую восприимчивость индивидов, подвергшихся воздействию авторитарных институтов, к этноцентричной идеологии (в условиях Германии — идеологии расового превосходства и антисемитизма) и антидемократической системе взглядов. Они выделяли такие черты «авторитарной личности», как социальный консерватизм, потребность в иерархии и уважение силы, ригидность установок, стереотипный стиль мышления, склонность к иррациональным предрассудкам и суевериям, враждебность и агрессивность, подозрительность к другим и невозможность устанавливать с ними доверительные отношения, цинизм и склонность к деструктивности278.

Адорно связывал проблему неукорененности демократии в ФРГ с отсутствием в обществе критической культуры памяти и рефлексивного отношения к национальному прошлому. Он указывал на сохранение в послевоенной ФРГ прежних основ коллективной идентификации. Хотя крах гитлеровского режима нанес серьезный удар по национальному немецкому тщеславию или коллективному нарциссизму, непомерному росту которого способствовал национал-социализм, этот удар остался неосо­знанным, не вызвав даже той паники, которая, согласно Фрейду, «возникает там, где разламываются коллективные идентификации». Это, по мнению Адорно, свидетельствовало о том, что прежние «идентификации и коллективный нарциссизм вовсе не были разрушены, а продолжают существовать подспудно и неосознанно и потому приобретают особую мощь»280.

Общества, осуществляющие переход от диктатуры к демократии, как правило, сталкиваются с проблемой несоответствия между новой структурой политических институтов и политической культурой.

В новаторской книге 1967 года «Неспособность скорбеть. Основы коллективного поведения» психоаналитики Александр и Маргарет Митчерлих связывали политико-культурные проблемы ФРГ с неспособностью немцев критически воспринимать свое недавнее прошлое285.

Авторы проекта «Гражданская культура», политологи Габриэль Алмонд и Сидней Верба отмечали в опубликованной в 1963 году одноименной книге (их исследование проводилось в 1959 году) несоответствие между внешними практиками, выполнением политических ритуалов (таких, как участие в выборах) и внутренним неприятием демократических идеалов в ФРГ. Исследователи признавали сохранение в немецком обществе пассивных «подданнических» ориентаций, которые «не были сбалансированы ориентациями участия»281.

Социолог Ральф Дарендорф, обращаясь в 1965 году к проблеме структурных препятствий демократии в Германии, задавался вопросами, «почему так мало немцев разделяют принцип либеральной демократии» и «чем можно объяснить постоянную неспособность немецкого общества создать в своей стране демократию в ее либеральном смысле»283. Дарендорф пытался выявить характеристики немецкого общества, служившие препятствием созданию демократического порядка, и найти инструменты, которые могли бы способствовать изменениям. Он связывал проблемы демократизации с отсутствием определенных социальных структур, на которых могла бы быть основана «конституция свободы». Среди причин «структурной неспособности» Германии к демократии Дарендорф особо выделял модернизационный дефицит, выражавшийся в неспособности разрешать конфликты ненасильственным путем, проблему монополии и несменяемости элит, культуру неучастия, отсутствие гражданской составляющей, чрезмерную поглощенность общества частной жизнью. Эти дефекты, по его мнению, препятствовали созданию демократических институтов, поскольку «там, где отсутствует действительное равенство автономных граждан; там, где конфликты не регулируются рационально, где они якобы „решаются“, а на деле подавляются; там, где элиты не могут или не хотят конкурировать друг с другом в системе объединяющего разнообразия; там, где люди ориентированы на частные, а не общественные добродетели, — там конституция свободы процветать не может»284.

«вслед за унизительным поражением в войне немецкое общество должно было пережить своего рода меланхолический кризис, коллективно окунуться в депрессию в ответ на насильственное отделение частного „я“ от фюрера, воплощавшего коллективные чаяния и мечты „эго-идеала“. Немцам же удалось избежать подобного самообесценивания путем разрыва всяческих связей с недавним прошлым, его дереализации. Если бы связь с Гитлером и бремя собственной вины были осознаны, меланхолическая реакция оказалась бы неизбежной. Такая реакция была условием подлинной скорби — процесса расторжения связи с утраченным объектом, отделения от него. Только через этот процесс немецкий народ мог преодолеть нарциссическую идентификацию, обеспечивавшую психосоциальную поддержку нацизму, и начать противостоять ужасам, соучастником которых он, явно или неявно, являлся»286.

Свойственная немцам «неспособность скорбеть» имела, по мнению психоаналитиков, серьезные последствия в виде массовой инертности и апатии, а также подспудного сохранения в общественном сознании приверженности нацистской идеологии.