Элисабет Осбринк

Историю детям в берлинских школах не преподают. И связано это не с дефицитом продуктов питания, а с тем, что сама история должна быть одобрена администрацией всех четырех наций-союзниц, а они никак не могут договориться. Ни в чем.

Настало новое время, рожденное из жестокости войны, в тени опасного мира.

Июнь бывает теплым, как кожа ребенка, но эти дни отлиты из стали. Грянула холодная война

Если события происходят в один и тот же день — можно ли тогда говорить о разнице? А если они происходят с промежутком в две сотни лет — можно ли говорить об одновременности?

Я не хочу писать об этом. Стою под дождем, под смертью, слова призывают смерть, и смерть призывает мои слова. Сиротство моего папы — вот что звучит в дожде.

Можно назвать этих призывников узниками, а можно и рабами.

Ненависть завладела правосудием и выбила его из равновесия, ненависть стала новой богиней современности.

Искусство убивать, фанн аль-маут. Искусство умирать, аль-­маут фанн

Лемкин заболевает, оттого что западный мир без слова протеста допустил геноцид. А значит, убитые люди убиты дважды — и не только они, убивают и правду. Некоторые называют его безумцем. Да, мир сводит его с ума. Но это уже не имеет значения. Ничто не имеет значения, ни финансовое положение, ни честь, ни материальные ценности, ни хорошая жизнь, все становится прахом, пустяком, суетной мелочью. Можно ли сетовать на болезнь, бессонницу, кошмары, можно ли утверждать, что августовская жара в Нью-Йорке невыносима, когда никакую жару не сравнить с печами Дахау и Освенцима? Поскольку у него нет денег на врача, он сам ставит себе диагноз: геноцидит. Болезнь от геноцида.

Дети и их школьные учебники, фотографии, украшения, трубка, бесконечная тяжесть прожитых дней, чувственные впечатления, сложившиеся в опыт. Ключи на шее —на шнурке, на цепочке, ключи, оставляющие свои замки, дети, оставляющие игры под розовыми кустами, дети, оставляющие позади двери и замки, вешающие ключи в своей памяти.