Доминик Фортье

случайно попадают птицы и, взмахивая измазанными сажей крыльями, растерянно мечутся по комнатам. Их не пытаются прогнать: напротив, оставляют в доме, чтобы научиться пению

городе в десять раз больше садов, чем церквей, которые всегда стоят пустыми.

Он существует только на карте, — уточняет Остин. — Я точно знаю, двадцать раз проезжал. Там только какой-то лесок и поля кукурузы. Даже хижины нет.
— А как такое может быть? — спрашивает Эмили.
— Это город на бумаге. Люди, которые рисовали карту, выдумали его, чтобы быть уверенными, что никто не украдет их работу.
— Украсть город — какая странная мысль, — замечает Эмили.
— Не город, а его название, саму точку, — поправляет Остин. — Если изготовители случайно увидят его на другой карте, они будут точно знать, что их работу скопировали.

В другой раз дрозд вытащил из земли прямо у нее под ногами земляного червя, такого длинного, что тот разорвался, пока его тянули. Дрозд склевал половину, а другая продолжила жить своей половинкой жизни.

Ее сердце — это кусок угля, сгоревшего дважды. Можно сказать иначе: это мешок с золой.

Эмили видит, как судьба невесты развертывается перед нею и удлиняется, словно тень, и все предрешено заранее.

Эта страна перестала быть ее страной. Она вообще перестала быть, она вот-вот расколется, и сердце Эмили, ее слабое сердце посреди этой бури тоже медленно раскалывается на куски каждый вечер, а к утру его кое-как удается собрать вновь.

Поэзия — это признак жизни, а не сама жизнь. Это пепел чего-то давно сгоревшего. Иногда вы можете ошибиться и принять пепел за огонь.

Нельзя иметь одновременно и жизнь, и книги, — разве что выбрать книги раз и навсегда и вписать в них свою жизнь.

Надо быть слишком высокого мнения о собственной персоне, чтобы постоянно желать общества тех, кто похож на нас.