Валя Филиппенко

Он был весь расстроен, как старое пианино. Всё ронял. Стучал подошвами, как клавесин. Гудел себе под нос, как труба. Это был целый концерт недовольного папы.

С семи ноль ноль до девяти десяти в квартире царили тишина и спокойствие, булькать могли только каша и кофе, шуршать — газеты и спокойные, внимательные разговоры.

Композитор радовался лунной корочке остывшей овсянки, горам книг в кабинете, медленно плывущим потокам машин и кружащимся на каруселях детям.

модельер нуждалась в идеальных линиях плиток шоколада, паркета, тетрадок в клеточку и бегущих теней от прутьев забора.

В сентябре есть арбузы приятно: ты будто ещё на десять минут возвращаешься в лето.)

Он был весь расстроен, как старое пианино. Всё ронял. Стучал подошвами, как клавесин. Гудел себе под нос, как труба. Это был целый концерт недовольного папы.

музыка пахла взглядом в светлое будущее, чесноком и луком.

«Сегодня буду снимать балет. И ещё хочу забежать на рынок — там так ритмично висит колбаса в мясном отделе».

Оказалось, кондитер любил скрип качелей, раскрошившийся кирпич и тоненькие линии фонарей на тёмной аллее.

Он перестал дуться, как туча, отказываться от еды и по ночам играть на фортепиано какую-то грустную, пугающую музыку, похожую то ли на ураган, то ли на шторм, то ли на очередь к стоматологу.